Смысл поступка

«Поступок Палаха – неопределимый, нестандартный, выходящий за рамки обычной этической оценки. Он пробуждает сильные чувства и вызывает ряд вопросов, споров и зачастую противоположных мнений. Одни осуждают его, другие – прославляют...»

Индржих Шраер (2009)

Более сорока лет отделяет нас от января 1969 года, а поступок Яна Палаха по-прежнему заставляет нас задуматься над основополагающими вопросами человеческой жизни. Истолковать смысл самосожжения Палаха пытались уже многие, рассматривая его с разных точек зрения. В этих попытках часто отражается прежде всего общественная ситуация того времени: именно ею, кроме всего прочего, определялось восприятие отдельных авторов. Конкретные их трактовки, конечно же, зависели от различных религиозных, философских, политических или этических позиций. При этом большинство из них объединял поиск ответа на коренной вопрос, который встает в связи с поступком Палаха: волен ли человек решать свою судьбу и по собственному разумению приносить свою жизнь в жертву за других, чтобы таким образом побудить их стряхнуть с себя покорное безразличие к общественным делам и принудить действовать в соответствии со своей политической целью. Напомним о некоторых из этих суждений как о потенциальных путях, по которым можно двигаться, размышляя о наследии Палаха.

Эстетик и критик Индржих Халупецкий усматривал за различными реакциями на поступок Яна Палаха два подхода. Первый состоял в восприятии фактов такими, каковы они были или какими казались; это был эмоциональный, иррациональный и непосредственный подход. При втором подходе факты, наоборот, воспринимались опосредованно и рационально; в них привносились и признавались допустимыми даже конспиративные моменты, включая якобы «совращение» наивного юноши, как лживо объяснял поступок Палаха консервативный коммунистический политик Вилем Новы.

При этом Халупецкий подчеркнул, что реакция большей части общества на поступок Палаха на самом деле подчинялась сценарию первобытных ритуалов, где важное значение имело торжественное принесение в жертву невинного отрока. Рациональным соображениям здесь места не было. Это подтверждает и мнимое последнее обращение обожженного юноши из больницы, в действительности произвольно составленное из почти бессвязных отдельных его слов, которым была придана отшлифованная форма, противоречившая его политическим требованиям. Участники тихой похоронной процессии 25 января 1969 года были совершенно явно замкнуты на себя. Никто из них не нападал на власть, хотя обожженный юноша в своем письме, подписанном «Факел № 1», прямо призывал их к этому. «Поступок Палаха пробил панцирь современного рационализма, обнажив глубинные основы архаичного сознания» – так описал Халупецкий причины этого парадокса. В этом контексте самосожжение может толковаться как поступок, нарушающий причинно-следственную связь исторических событий. В сравнении с ним актуальность повседневных политических конфликтов выглядит ничтожной.

В ряде интерпретаций поступок Палаха приобретает религиозное измерение, выходящее за пределы политического горизонта того времени. Согласно им смысл этого протеста несводим к неудаче при попытке добиться выполнения выдвинутых требований или к трусости общества того времени; его следует понимать прежде всего как вневременной призыв к полноценному насыщению жизни. Примечательным образом для философа Ладислава Гейданека «жертва Палаха стала символом того, что мы всегда обязаны отдавать всю свою жизнь тому, что должно наступить, что следует делать, что необходимо предпринять для исправления сложившегося положения, что нужно сделать для людей вокруг нас, для общины, для человеческого сообщества». Евангелический священник Якуб С. Троян при погребении Яна Палаха на Ольшанском кладбище произнес речь, в которой поставил похороненного студента в один ряд с такими великими религиозными деятелями, как Ян Гус, Ян Амос Коменский, Иероним Пражский, Махатма Ганди, Альберт Швейцер или Мартин Лютер Кинг. Протестную акцию Палаха он назвал «подвигом чистой любви», который «останется уже навсегда как ободрение людям усталым, а слабым будет призывом к надежде».

Аналогично оценивает поступок Палаха католический священник, профессор Томаш Галик, который, по его словам, усмотрел в его наследии долг хранить нравственную цельность и не капитулировать перед режимом периода «нормализации». Разумеется, поступок Палаха также критиковали, причем с разных позиций. При этом часто подчеркивалось, что форма и последствия его протеста якобы несовместимы с европейскими традициями. Обычно такое толкование было связано с оценкой самоубийства как неприемлемого способа ухода человека из земной жизни. В частности, этот аргумент приводят двое критиков, которые парадоксальным образом исходят из совершенно разных идейных предпосылок. Анархист Ондржей Слачалек отвергает поступок Палаха – дословно – как самоубийство, примеру которого нельзя следовать. «Этическая оценка действий индивидов в западной традиции основана на возможности им следовать», подчеркивает он, утверждая, что в протесте Палаха нельзя усмотреть реальную форму сопротивления. Стремление вновь и вновь напоминать о его наследии Слачалек охарактеризовал как попытку спрятаться за «мертвенными иконами». В подобных же выражениях осудил самосожжение Яна Палаха участник антикоммунистического сопротивления Йосеф Машин, прибегнув к сравнению с боевыми действиями: «Представим себе воинские части или отряды сопротивления, которые идут в бой с канистрами бензина или с заданием при столкновении с врагом совершить членовредительство или самоубийство...» Однако священник монашеской конгрегации салезианцев Индржих Шраер, размышляя о поступке Палаха с точки зрения христианской этики, развернуто аргументировал, что в данном случае речь не шла о классическом самоубийстве (но и не о мученичестве в христианском смысле). При этом он подчеркнул значение самопожертвования Палаха для остальных, напомнив также, что его завет и поныне волнует многих людей во всем мире. Вместе с тем он усомнился в адекватности избранной формы протеста: «Имея в виду личные мотивы Палаха и сформулированный им идеал, а также исторический и культурно-политический контекст и резонанс его поступка, можно заключить, что перед нами подвиг героического самопожертвования (за других). Его поступок следует высоко оценить, но с точки зрения уважения к человеческой жизни он не может быть рекомендован как достойный всеобщего подражания».